Индийская страсть - Страница 79

К оглавлению

— Я не умею танцевать танго.

— Я тоже, но мы можем научиться вместе.

В следующее мгновение она оказалась в объятиях молодого человека, ступая в такт его шагам по танцплощадке.

— Однако вы прекрасно танцуете танго!

— Я научился танцевать его в Лондоне, — ответил он ей. — Я много слышал о вас.

— Да ну?

— Я Чарамджит, сын рани Канари. Меня зовут Каран.

Теперь она поняла. Эти зубы, такие блестящие, овальная форма лица, прямой взгляд, гордая осанка… Все эти черты, конечно же, принадлежали радже. Как она сразу не догадалась об этом?

— Единственный, с кем я еще не познакомилась! Наконец-то ты прибыл!

У Карана было мало общего с его братьями. Общаясь с Анитой, он вел себя так, как будто они были знакомы всю жизнь. Без предубеждений, без табу, со всей естественностью, которая удивляла испанку, поскольку она уже отвыкла от этого. Она была в восторге, познакомившись с этим пасынком, симпатичным, приветливым и веселым. Наконец-то появился свет в конце туннеля! Теперь ей будет легче жить в семье раджи. В своей шелковой курте, с тройным жемчужным ожерельем, ухоженной бородой, миндалевидными глазами цвета меда и изысканными манерами настоящего принца, Каран, казалось, сошел с одной из картин, украшавших стены Chateau Kapurthala в Муссори, на которых были изображены предки раджи.

— Моя мама передает тебе свой самый сердечный привет.

— Я полагаю, что увижу ее завтра на восточном празднике.

— Она послала меня сказать, что сердцем она с тобой. Она не может больше обижать тебя, поскольку понимает, что ты ни в чем не виновата, и хочет, чтобы ты это знала.

Бедная рани Канари, такая добрая и, тем не менее, слабовольная. Вероятно, из-за того, что она происходила из не очень чистого рода раджпут, а может, по причине ее пристрастия к алкоголю все остальные постепенно потеряли уважение к ней, и ее мнение теперь значило все меньше и меньше. Как жаль. Вместо того чтобы успокоить Аниту, слова поддержки, переданные через Карана, наоборот, растревожили молодую женщину, напомнив о ее отверженности, чего не мог изменить даже сам раджа, так как это зависело не от него, а от непреодолимых законов традиции.

В день восточного праздника приехали более двух тысяч приглашенных; Анита не встретилась с Канари, потому что индийские жены, соблюдая правила пурдаха, отмечали праздник отдельно, в дальней части L’Élysée. Но она все-таки видела их в день свадьбы, поскольку по обычаю женщины приходили во дворец, чтобы подготовить жениха к церемонии. Сотни их занимали главный внутренний двор, где было позволено присутствовать только двум мужчинам: жениху и совершающему обряд сикху. На женихе было обыкновенное доти, простыня, обернутая вокруг талии, пропущенная между ног и завязанная на бедрах. После церемонии огня, во время которой юноша ходил вокруг пламени, в то; время как грантхи, чтец священных сикхских текстов, читал молитвы, начался ритуал, предписывающий женщинам привести в порядок будущего мужа. Мать жениха, Харбанс Каур, в сопровождении двух теток принялась натирать тело сына мылом и омывать его ароматизированной водой. Это действо обычно очень веселит индианок, наблюдающих за тем, как тело жениха покрывается пеной. Возможно, это единственный момент в их жизни, когда они играют ведущую роль. Следуя традиции, Парамджит начал просить пощады, умоляя, чтобы его перестали растирать, и в ответ раздались взрывы хохота. После того как его, сияющего, словно младенец, оставили в покое, он снова отправился во дворец, а женщины примолкли в ожидании невесты.

Бринда приехала на слоне, закрытая в башенке, чтобы ее никто не видел, согласно пурдаху. Ее кортеж въезжал медленно, под крики, пение и рокот голосов тысяч людей. В портике, при входе в L’Élysée когда слон опустился на колени и Бринда отодвинула шелковые занавески, ослепительный свет солнца ударил в глаза, и она на несколько мгновений зажмурилась. Когда девушка открыла глаза, она узнала своего отца, одетого в безукоризненно белую одежду, и стоящего рядом с ним грантхи. Оба помогли ей сойти на землю. Два года ушло на пошив ее костюма из муслина, расшитого красным шелком и нитками из чистого золота. Над ее головой развевалась накидка, тоже из шелка, а на шее поблескивало ожерелье из двух перекрученных нитей жемчуга кремового цвета, взятое из сокровищницы государства Капуртала.

Раджа был вне себя от счастья. На свадьбе своего сына он выглядел величественно. На нем был костюм, расшитый золотом; его шея, грудь и запястья сверкали бриллиантами и жемчугом; тюрбан раджи был украшен изумрудной тиарой. Черные глаза Джагатджита сияли от избытка чувств: монарх и отец, он исполнил свой долг, дав продолжение роду. Поставив перед собой цель запечатлеть свадьбу сына для истории, он нанял единственного в то время индийского кинематографиста, который снимал для потомков празднование в Капуртале кинокамерой, купленной непосредственно у братьев Люмьер.

Раджа добился своего, но при этом в очередной раз продемонстрировал стремление к нововведениям. Так, он решил порвать с традицией, которая требовала, чтобы новобрачные уезжали с церемонии раздельно. Жена, завернувшись в свою накидку и сев в паланкин, закрытый занавесками, должна была удалиться из L’Élysée, чтобы отправиться во дворец к остальным женщинам дома раджи. Но теперь молодожены ехали в экипаже с гербом Капурталы в сопровождении конной гвардии, одетой в форму. Под рокот возбужденной толпы они приветствовали людей, которые вышли на улицы, чтобы поздравить их. Экипаж медленно двигался по дороге до самого дворца женщин, где новобрачные выслушали пожелания счастья от сотен приглашенных индианок. Харбанс Каур восприняла новый жест Джагат-джита Сингха относительно древней традиции как оскорбление. «Со стороны моего свекра это был смелый удар по пурдаху, удар, повлекший за собой многочисленные комментарии в государстве, — позже сказала Брин да. — Но и после этого он продолжал делать вызов условностям. Он никогда меня не просил соблюдать пурдах, за исключением тех случаев, когда присутствовали самые ортодоксальные женщины семьи».