— Я хочу отправить письмо в Париж, в «Chez Paquin», — пояснила она француженке, — чтобы заказать нечто особенное.
— Еще одно выходное платье?
— Нет, это не для меня.
— Могу ли я спросить вас, для кого? — Мадам Дижон смотрела на Аниту широко раскрытыми глазами, как будто ожидая, что та осчастливит ее своим признанием.
— Я хочу заказать накидку, расшитую золотом и драгоценными камнями, для Богородицы, покровительницы моего города. Мне говорили, что Пакен делает накидки для церемоний персидского шаха.
Мадам Дижон смотрела на нее, не скрывая изумления. Она не верила в то, что слышала. Анита, как бы извиняясь за ту дикость, которую она сказала, продолжила:
— Вы знаете, как в Испании… И все же этого мало для моей Богородицы. Я бы всю ее осыпала бриллиантами.
Далима быстро превратилась в любимую помощницу Аниты, в ее тень. Все качества, которые испанка предполагала в молодой женщине, подтвердились. Из множества ай и служанок, не говоря об испанке Лоле, отошедшей на второй план, Далима была единственной, кто пользовался ее полным доверием. Землячка Аниты, ревновавшая госпожу к новой фаворитке, все время ела, чтобы заглушить скуку, вызванную бездельем. Будучи иностранкой, Лола заняла высокое положение в иерархии слуг, относившихся к ней с почтением, как будто она была еще одной мемсахиб. Девушка воспользовалась этим и целый день только и делала, что просила поесть. Лола так располнела, что, поднимаясь по лестнице, стала мучиться от одышки, напоминающей лай собаки раджи.
Нестерпимая жара давила, как каменная плита, на весь мир, хотя иногда ее прерывал какой-нибудь неожиданный визит. Индия со всеми ее крайностями походила на ящик с сюрпризами. Однажды утром какой-то шум в саду привлек внимание Аниты, вышедшей вместе со своей неразлучной Далимой посмотреть, что происходит. Почти все слуги дома собрались у боковой решетки служебного входа. Одни смеялись, другие злились, но все были очень разгорячены.
— Сестра, дай нам твоего сына, чтобы мы его благословили и пожелали удачи!
Грубый голос женщины, обращавшейся к Аните через толпящихся слуг, которые стояли стеной, образуя барьер, не соответствовал ее внешнему виду. В сари цвета фуксии и с дешевеньким ожерельем на груди, с ярко подкрашенными глазами и оранжевой гвоздикой в черных волосах, заплетенных в косу, она стояла в окружении женщин с таким же, как и нее, экстравагантным макияжем. Все они размахивали бубнами и требовательно о чем-то просили.
— Госпожа, не обращайте на них внимания. Это хиджры, — сказал ей мажордом.
— Как вы сказали?
На лице мажордома появилось выражение озабоченности.
— Ни мужчины, ни женщины… Вы поняли меня?
Анита, разумеется, слышала о евнухах, таинственной касте, наследии империи Великих Моголов, чьи общины рассеяны по всей Индии. Это не трансвеститы, а кастраты.
— Чего они хотят?
— Благословить ребенка.
— Ни в коем случае!
— Они приходят уже пятый раз… Знаете ли, таков обычай…
Перекрикивая голос мажордома, евнухи пели: «Принеси нам твоего сына, сестра, мы хотим порадоваться вместе с тобой!»
Мажордом поклонился Аните и почтительно обратился к ней:
— Госпожа, я сейчас позову охрану раджи, чтобы прогнать их.
— Нет! — робко произнесла Далима, смутившись, потому что она осмелилась вмешаться в разговор. Мажордом метнул на нее злобный взгляд только из-за того, что она просто открыла рот, но служанка продолжила: — В этом нет необходимости. Скажите им, чтобы уходили…
— Дело в том, что они нам угрожают, — ответил мажордом.
— Угрожают? — удивилась Анита. — Как?
— Как они всегда это делают… — пробормотал мажордом, передернув плечами от новой неприятности, — теперь ему придется объяснять то, что его заставляет стыдиться. — Угрожают, как у них принято, поэтому вся прислуга и возмущается…
— А как у них принято?
Стыд заставил его понизить голос.
— Это ужасно, госпожа, — продолжил мажордом. — Они угрожают задрать вверх сари и показать свое тело… вернее, то, что осталось от… некоторых органов. Они всегда так делают, когда их не пускают в дом или не угощают. Поэтому, чтобы избавить себя от жуткого зрелища, все в конце концов соглашаются…
На Аниту напал приступ смеха, и она вытерла слезы, выступившие от неудержимого хохота. Далима слегка улыбнулась, чувствуя неловкость, и осторожно добавила:
— Но они хорошие, мемсахиб, они благословляют всех детей Индии.
— Ах, вот как!
— Они приносят детям удачу, — сказала Далима, — и обладают способностью смывать грехи их прежней жизни.
Анита задумалась и повернулась к мажордому:
— Ваших детей они тоже благословляли?
— Да, конечно, мемсахиб. Никто не хочет ссориться с хиджрами.
Анита снова задумалась. А если они правы? Для такого суеверного человека, как она, чем больше благословений получит ее сын, тем лучше. «Какое-нибудь да подействует», — сказала она себе. В глубине души испанка считала, что все средства хороши, лишь бы защитить маленького Аджита. Защита ни для кого не бывает лишней, а тем более для сына иностранки. Кроме того, она доверяла Далиме, которая всегда говорит от сердца.
— Тогда давай принесем его прямо сейчас, — сказала Анита удивленному мажордому.
С ребенком на руках Анита прошла между слугами, которые молча уставились на нее, а потом передала его евнуху, одетому в сари цвета фуксии. Тот аккуратно взял мальчика и внезапно принялся танцевать, поворачиваясь и раскачиваясь в ритме колокольчиков, пришитых к подолу его сари, и бубнов в руках остальных. «Ребенок сильный, как Шива, попросим всемогущего Бога, чтобы он избавил мальчика от грехов его прежних жизней…» — запели все хором и стали пританцовывать вместе с ним. В это же время евнух в сари цвета фуксии взял немного красной пасты из коробочки и указательным пальцем нарисовал точку на лбу младенца. По этому символическому жесту все прежние провинности сына Аниты перешли на евнухов.