Индийская страсть - Страница 65

— Теперь ты можешь считать, что стала обладательницей луны, — сказал ей муж, отдавая завернутый в шелковую бумагу изумруд, который на серебряном подносе принес старый казначей. — Признаться, это решение далось мне с трудом.

Раджа не кривил душой, ему действительно нелегко было пойти на такой шаг. Снять украшение со слона, чтобы отдать его Аните, означало бросить вызов традиции, заранее зная, что это спровоцирует волну слухов. Но раджа хотел поддержать свою испанскую жену, хотя понимал, что каждый его поступок в отношении Аниты тщательно рассматривается и комментируется при дворе. «Раджа подарил ей луну со слона!» Неожиданная новость распространилась в одно мгновение, а тайный донос, в котором сообщалось о решении принца, давал ясно понять, что Джагатджит способен на все ради любимой жены. Это был не просто подарок — это был политический поступок.

Анита, оставаясь в стороне и в то же время находясь всегда рядом с мужем, следила за его игрой. В день рождения Джагатджита она тщательно подобрала себе костюм и макияж. Она хотела выглядеть блистательно, поскольку понимала, что это ее главный аргумент. Как отказать принцу в удовольствии быть рядом с такой красивой женщиной? Какая жена будет настолько жестокой, чтобы сделать что-нибудь подобное? Анита стала понимать логику поведения гарема, где все вращалось вокруг благосостояния и удовольствия хозяина дома.

Церемония проходила в одном из залов дворца, стены которого были украшены кусочками зеркал, составляющих цветочный узор. Сияние свечей, расставленных на маленьких алтарях, отражалось в тысячах светящихся зеркалец. Женщины избегали здороваться с ней, за исключением рани Канари, единственной из всех жен раджи, которая была с ней приветлива и сердечна. Она спросила Аниту о малыше, и та, немного понимавшая урду, ответила ей, что как-нибудь привезет его. Канари все еще была красивой женщиной, несмотря на мешки, появившиеся у нее под глазами, и опухшее от большого количества сухого мартини лицо.

Усевшись на шелковые тюфяки, на которых лежали расшитые диванные подушки, и опираясь на большие подушки из красного бархата, женщины читали священные тексты и взывали к Всевышнему, чтобы у их хозяина и господина была долгая жизнь и процветание. Со стороны эта сцена казалась домашней идиллией, достойной императора Великих Моголов, однако в глубине этого моря, спокойного на поверхности, бушевали противоречивые страсти, вызванные тем, что всех их бросили ради одной. Взгляды, которыми украдкой обменивались женщины, были полны любопытства и недовольства. «Сегодня она такая молодая и жизнерадостная, — казалось, думали они, — а завтра? Что произойдет завтра, когда эта фарфоровая кожа, столь гладкая, утратит свое великолепие и на ней появятся возрастные изъяны, когда от огня любви останутся только угли, если еще останутся?..» Харбанс Каур знала, что все это вопрос времени: Анита упадет подобно перезрелому плоду манго. Таков закон жизни. Ее Первое Высочество знала своего мужа и знала о его пристрастии к роскоши. Она только хотела надеяться, что, пока длится эта любовная идиллия, раджа не совершит слишком много безрассудств. «Зачем он делает ей такие подарки? — задавались вопросом женщины, заметив снятый со слона полумесяц на мраморном лбу испанки. — Зачем старается водить ее повсюду, показывая как зверя на ярмарке? Неужели он не осознает, что теряет касту, когда ведет себя подобным образом?» Харбанс Каур рассуждала по старинке, хотя давно было ясно, что Джагатджит Сингх «теряет касту», раз позволяет себе такое. Но подобные суждения были характерны для самых традиционных кругов, среди семей древнего рода, которые жили, отделившись от мира, в долинах Гималаев, южных горах или в пустыне Раджастхана. Индия изменилась, но жена раджи этого не знает, потому что живет слишком замкнуто. Единственное путешествие, которое она совершила в своей жизни, было свадебное: из дома своих родителей, расположенного в глубине долины Кангра, она переехала в зенану раджи.

Харбанс Каур даже не предполагала, что Анита привлекала внимание повсюду, где появлялась вместе с раджей, что принцы дрались за то, чтобы сесть рядом с ней за ужином и послушать смех молодой голубки, что некоторые из них были пленены ее шармом, как утверждали злые языки, имея в виду низама Хайдарабада. Слава о красивой, милой и оригинальной женщине шла впереди нее по соседним княжествам, которые она с мужем посещала во время первого года пребывания в Капуртале. Анита была той женщиной, которую многие хотели бы иметь рядом: молодая, веселая и жизнерадостная. Подруга и любовница одновременно, полная противоположность индианке старой формации, как, например, Харбанс Каур, которой было запрещено по закону пурдаха общаться с любым мужчиной, кроме ее мужа.

Анита вела себя довольно открыто и не стыдилась спросить того, чего не понимала или не знала. Когда набоб соседнего государства устроил для супругов протокольный прием с банкетом на семьдесят человек с золотыми блюдами и приборами, Анита, ничуть не смущаясь, обратилась к нему.

— Ваше Высочество, — спросила она набоба, который сидел справа от нее, довольно далеко от того места, которое занимал раджа. — Почему вы положили себе поджаренный окорок и взяли шампанское, ведь и блюдо, и напиток запрещены вашей религией? Разве вы не мусульманин-шиит?

Ее манеры, акцент, с которым она пыталась выразить на урду свой вопрос, наивный, но смелый, заставили набоба рассмеяться, и он, хотя и был удивлен вопроалм гостьи, ответил ей тихо, заговорщически: