Индийская страсть - Страница 108

108

В мае 1919 года махараджа, Анита и их свита прибыли в Париж, который еще сохранял вид города-призрака, поскольку теперь ему пришлось сражаться с вирусом, с яростью набросившегося на беззащитных жителей. Из экипажа, доставившего ее к дому сестры, Анита видела, как несколько служащих министерства охраны здоровья входили и выходили из подъездов. На этих людях были маски из белой материи, почти полностью закрывающие лица. У входа в дом Виктории была табличка, предупреждающая, что помещение заражено. Но Анита не обратила на это внимания и побежала вверх по лестнице. Поднявшись на знакомую лестничную площадку, она увидела на двери пломбу. Там никого не было. Тишина повсюду. Птицы уже не хлопали крыльями под лестницей, как будто испугались и тоже покинули дом.

Через мгновение, которое, казалось, длилось бесконечно, Анита спустилась вниз к консьержке. У нее внезапно появилась уверенность, что она больше никогда не увидит Викторию, ей не принесут утешения письма сестры, она не порадуется веселости ее смеха. Чувствуя, как сжалось сердце, не осмеливаясь спросить, но в то же время горя желанием все узнать, она постучала в дверь мадам Дье.

— Я сестра…

— Я вас узнала, — перебила ее консьержка. — Проходите…

В маленькой скромной комнатке было темно. Мадам Дье, как показалось Аните, еще больше сгорбилась. Она предложила ей присесть на диван, на котором спал кот. Через минуту Анита узнала самую страшную новость, которую могла только представить.

— Сначала умер третий ребенок, — медленно рассказывала женщина, — потом, через несколько дней после рождения, скончался младенец. Оба от «испанки». Виктория прожила еще пятнадцать дней. Говорят, что она тоже умерла от этого, но я думаю, что от тоски.

Анита сидела, онемев от ужаса, с потерянным взглядом, не в силах произнести хотя бы слово.

— С тех пор как муж покинул ее, ушел… она совсем о себе не заботилась. Когда после окончания войны Виктория вернулась из деревни, она походила на скелет. Из-за этого и начался грипп.

Наступило долгое молчание, нарушаемое тиканьем настенных часов.

— Этот грипп был хуже бошей, — продолжала женщина. — Я потеряла свою дочь и невестку. А власти не поднимают тревогу, чтобы не началась паника. Это возмутительно.

— Где они похоронены?

— Мадам, мертвых хоронили очень быстро, чтобы не распространялась инфекция. Вашу сестру похоронили менее чем за двадцать четыре часа… Она и дети на кладбище Пер-Лашез.

— Их никто не хоронил? — спросила Анита. Ее взгляд помутнел от крупных слез, которые катились по щекам.

— Никого не пускали, мадам.

— Не было даже кюре? Никого?..

— Нет, мадам, священник был. Но умирало столько людей, что кюре ограничивались тем, что брызгали несколько капель святой воды на трупы. Они тоже не хотели заболеть, это понятно.

— Ясно… — Анита напряглась, чтобы сдержать рыдания.

— Поплачьте, ничто не приносит такого облегчения, как слезы, — сказала женщина, поднимаясь, чтобы подать ей платок. Анита горько плакала. — Но позвольте вам дать совет, мадам… Уезжайте из Парижа как можно скорее. Мы все здесь обречены.

У Аниты осталось слабое утешение, что «аргентинский кабальеро», как описывала его женщина, говоря о Бенигно Масиасе, навещал Викторию до самого конца. Он всегда приходил с пакетами одежды и еды, а также с новостями о поездке в Испанию, которую он взялся организовать, чтобы перевезти Викторию и малышей. Но однажды, за несколько дней до болезни Виктории, аргентинский кабальеро перестал приходить.

Столкнувшись лицом к лицу с ужасом смерти, Анита вновь задалась вопросом, который постоянно мучил ее. Почему она не собралась с духом, чтобы противостоять махарадже, прервать их поездку и прийти на помощь родной сестре? Измученная мыслями о собственной вине, Анита чувствовала, как внутри нее разрастается ярость к себе самой за то, что она не сумела настоять на своем решении в судьбоносный момент, а также к своему мужу, не захотевшему понять тяжесть положения Виктории. Она мысленно обращалась к махарадже, бросая ему в лицо обвинения в эгоизме, упрекала за его привычку требовать, за тщеславие бумажного принца, который ставит свои желания превыше всего.

Вместо того чтобы сесть в экипаж, который ожидал ее напротив дома Виктории, она отпустила кучера и пошла по улицам пешком в надежде, что приступ неистовой ярости пройдет и останется только страдание. Оставшись одна перед лицом судьбы, Анита впервые осознала тяжесть драмы, которую она сама спровоцировала, когда ей едва исполнилось семнадцать лет, и которая теперь преследовала ее всю жизнь. Она предпочла не возвращаться в таком состоянии в свой роскошный отель. Ей следовало успокоиться и снова стать прежней, но ничего не получалось. Анита чувствовала, что ей не хватает чего-то, что было неотделимой частью ее жизни, без которой она не была самой собой. Ей вспомнился один разговор с доктором Варбуртоном в Капуртале; врач рассказал, что люди, которым ампутировали конечности, часто чувствуют боль в тех частях тела, которых у них уже нет. Так же чувствовала себя Анита, потеряв сестру, — она ощущала ее присутствие в своем сердце, хотя Виктории уже не было.

Сирены машин «скорой помощи» вернули Аниту к злободневным проблемам. Она знала, что ей вряд ли удастся быстро выбраться из той трясины боли и сожаления, которая засосала ее, но в то же время понимала, что им нужно бежать из этого города. Консьержка была права. Как бы она ни страдала, ей срочно следовало уехать — хотя бы ради тех, кто у нее остался. Она не смогла помочь Виктории, однако, по крайней мере, должна поддержать своих родителей, чтобы вместе с ними пережить невосполнимую утрату.

108